Сибирский Левша или укротитель полтергейста? О. Богатко. Молодость Сибири, 13-19.12.1992, №51

Сибирский Левша или укротитель полтергейста?

Вот сейчас он закрепит ноги на штативе, зафиксирует блок-панели своего мало напоминающего летательный аппарат устройства — и взмоет под потолок васхниловского музея, где оно экспонируется. И сейчас же налетят фотокорреспонденты, зашелестят видеокамеры, всколыхнется ученый мир, специалисты бог весть каких наук сбегутся: еще бы, ведь человека поднимет над землей неведомая сила, названия-то которой еще толком никто не знает. А назавтра радиоголоса, перебивая друг друга, разнесут по свету сенсации: Русские, похоже, опять что-то выдумали, русский самородок в сибирском захолустье разгадал причину полтергейста, Ученый-одиночка оседлал шумный дух, На чем летает этот русский, уж не на помеле ли?, У Икара появился двойник?. И проснется Виктор Степанович Гребенников наутро знаменитым. И тогда он точно получит возможность издать свою книгу, описавшую суть его нового изобретения.

Но он идет со мной по своему музею, безмерно уставший, пожилой уже человек, повидавший на своем веку так много, что другому хватило бы на несколько жизней, совершенно равнодушный и к славе, и к хуле. Потому что и того, и другого в его жизни уже было достаточно, не принеся радости, но и не выбив из седла.

Гребенников — писатель, имеющий несколько книг, основатель музея агроэкологии, автор изобретений и открытий в области бионики, биофизики.

Гребенников — энтомолог с мировым именем, член французского энтомологического общества Фабра, автор оригинальных технологий опыления люцерны и клевера, опытов по сохранению и разведению шмелей опытов, которыми заинтересовалась Академия наук страны. Одного этого хватило бы, чтобы до старости защищать диссертации и жить безбедно!

Гребенников — художник, автор серии офортов, милых пейзажей и макропортретов насекомых, выставлявшихся на московской выставке, имеющих не только художественную, но и научную ценность. Как ему позируют эти поденки, зеленушки, рогачики, неизвестно, но кажется, что их абсолютно осмысленные рожицы с больших портретов рассматривают вас.

Соединив науку и живопись, Гребенников приступил к воссозданию в красках, звуках, в объеме кусочка уничтоженных целинных полей. Хотите, назовите это сферорамой, хотите — стереофонической живописью, смещающей планы, рассчитанные с геодезической точностью.

Изучая жизнь насекомых, появившихся на Земле на 200 миллионов лет раньше человека, Гребенников открывал у них неисчерпаемые бризовские кладовые. Совершенство средств связи, ориентировки, волновые, полевые характеристики мира членистоногих подсказывали Виктору Степановичу собственные открытия. Например, открытие эффекта полостных структур — аномальных свойств ячеистых, напоминающих соты поверхностей. Такое необычное соавторство шаг за шагом приближало ученого к его последним изобретениям — генератору полтергейста, в поле которого предметы приобретают способность перемещаться, и гравитоплану, при помощи которого он телепортирует себя. В основе их действия лежит один подсмотренный у природы механизм. Теоретически суть его проста: посетите музей и вы сами убедитесь в своих способностях к телекинезу при помощи одного несложного устройства, ну а то, что касается практического воплощения, его автор поясняет в своей новой книге Мой мир.

С генератором полтергейстов было особенно много неприятностей. Газеты писали о нем: Гиперболоид Гребенникова. Злая сила при проведении экспериментов обрушивалась на самого Виктора Степановича — однажды он прямо из лаборатории чуть живой был доставлен в реанимацию. А 22 апреля прошлого года при испытании прибора в поле его действия неожиданно попала одна квартира, где шумный дух, похозяйничав вволю, сильно перепугал жильцов.

Гравитоплан, действительно больше напоминающий ступу или помело, тоже не укрепляет здоровья. Экспериментируя на себе, Гребенников сильно испортил зрение, не раз подвергаясь невероятному риску. Но бесстрашный ученый, прошедший в юности сталинский ГУЛАГ, продолжал эксперименты, по сути дела не имея под руками никакой сколь-нибудь серьезной материальной базы.

Вообще карьера Виктора Степановича Гребенникова очень напомнила мне историю лесковского Левши: может он и блоху подковать, и танцевать ее выучить, но вспоминают о нем, когда надо высоких гостей удивить да иностранцев поразвлечь. Был в музее Гребенникова когда-то Михаил Горбачев. Но все, чего добился ученый в своей жизни, давалось ему с трудом, вплоть до объявления голодовки руководству НИИ земледелия в случае невыполнения весьма скромных требований (умеют у нас все-таки пестовать таланты!) Об этом даже центральная пресса писала. Но в это все равно трудно поверить. Гораздо труднее, чем научиться летать...

НОЧНОЙ ПОЛЕТ НАД ГОРОДОМ

Виктор ГРЕБЕННИКОВ

(иллюстрация автора, фото Михаила ДОВГАЛЯ)

...Летом 1988 года, разглядывая в микроскоп хитиновые покровы насекомых, перистые их усики, тончайшие по структуре чешуйки бабочкиных крыльев, ажурные с радужным переливом крылья златоглазок и прочие Патенты Природы, я заинтересовался необыкновенно ритмичной микро-структурой одной из довольно крупных насекомьих деталей. Это была чрезвычайно упорядоченная, будто выштампованная на каком-то сложном автомате по специальным чертежам и расчетам, композиция. На мой взгляд, эта ни с чем другим не сравнимая ячеистость явно не требовалась ни для прочности этой детали, ни для ее украшения.

Ничего такого, даже отдаленно напоминающего этот непривычный удивительный микроузор, я не наблюдал ни у других насекомых, ни в остальной природе, ни в технике или искусстве. Оттого, что он объемно многомерен, повторить его на плоском рисунке или фото мне до сих пор не удалось. Зачем насекомому такое? Тем более что структура эта — низ надкрыльев — почти всегда у него спрятана от других глаз, поэтому нигде, кроме как в полете, ее никто и не разглядит.

Я заподозрил: никак это волновой маяк, специальное устройство, испускающее некие волны, импульсы, ловимые насекомьими собратьями? Если это так, то маяк должен обладать моим эффектом многополостных структур. В то поистине счастливое лето насекомых этого вида было очень много, и я ловил их вечерами на свет; ни до, ни после я не наблюдал не только такой их массовости, но и единичных особей.

Положил на микроскопный столик эту небольшую вогнутую хитиновую пластинку, чтобы еще раз рассмотреть ее странно-звездчатые ячейки при сильном увеличении. Полюбовался очередным шедевром Природы-ювелира и почти безо всякой цели положил было на нее пинцетом другую точно такую же пластинку с этими необыкновенными ячейками на одной из ее сторон.

Но не тут-то было: деталька вырвалась из пинцета, повисела пару секунд в воздухе над той, что на столике микроскопа, немного повернулась по часовой стрелке, съехала — по воздуху! — вправо, повернулась против часовой стрелки, качнулась и лишь тогда быстро и резко упала на стол.

Что я пережил в тот миг — читатель может лишь представить...

Придя в себя, я связал несколько панелей проволочкой; это удалось не без труда, и то лишь тогда, когда я взял их вертикально. Получился такой многослойный хитиноблок. Положил его на стол. На него не мог упасть даже такой сравнительно тяжелый предмет, как большая канцелярская кнопка: что-то как бы отбивало ее вверх, а затем в сторону. Я прикрепил кнопку сверху к блоку — и тут начались столь несообразные, невероятные вещи (в частности, на какие-то мгновения кнопка начисто исчезала из вида), что я понял: это не только сигнальный маяк, но и более хитрое устройство, работающее с целью облегчения насекомому полета.

И опять у меня захватило дух, и опять от волнения все предметы вокруг меня поплыли, как в тумане, но я, хоть с трудом, все-таки взял себя в руки и часа через два смог продолжить эту работу...

Вот с этого примечательного случая, собственно, все и началось. А закончилось сооружением моего, пока неказистого, но сносно работающего гравитоплана.

Многое, разумеется, еще нужно переосмыслить, проверить, испытать. Я, конечно же, расскажу когда-нибудь читателю и о тонкостях работы моего аппарата, и о принципах его движения, расстояниях, высотах, скоростях, об экипировке и обо всем остальном — но в главах будущей книги. А пока — о первом моем полете. Он был крайне рискованный, я совершил его в ночь с 17 на 18 марта 1990 года, не дождавшись летнего сезона и поленившись отъехать в безлюдную местность. А ночь — самое рискованное время суток для этой работы.

Неудачи начались еще до взлета: блок-панели правой части несущей платформы заедало, что следовало немедленно устранить, но я этого не сделал. Поднимался прямо с улицы нашего Краснообска, опрометчиво полагая, что во втором часу ночи все спят, и меня никто не видит. Подъем начался вроде бы нормально, но через несколько секунд, когда дома с редкими светящимися окнами ушли вниз и я был метрах в ста над землей, почувствовал себя дурно, как перед обмороком. Тут опуститься бы, но я этого не сделал, и очень зря, так как какая-то мощная сила как бы вырвала у меня управление движением и неумолимо потащила в сторону города.

Влекомый этой неожиданной, не поддающейся управлению силой, я пересек второй круг девятиэтажек жилой зоны городка, перелетел заснеженное неширокое поле, наискосок пересек шоссе Новосибирск-Академгородок, Северо-Чемской жилмассив... На меня надвигалась — и надвигалась быстро — темная громада Новосибирска, и вот уже почти рядом несколько букетов заводских высоченных труб, многие из которых, хорошо помню, медленно и густо дымили: работала ночная смена... Нужно было что-то срочно предпринимать. Аппарат выходил из повиновения.

С величайшим трудом овладев ситуацией, я сумел с грехом пополам сделать аварийную перенастройку блок-панелей. Горизонтальное движение стало замедляться, но тут мне снова стало худо, что в полете совершенно недопустимо. Лишь с четвертого раза удалось погасить горизонтальное движение и зависнуть над Затулинкой. Отдохнув несколько минут — если можно назвать отдыхом странное висение над освещенным забором какого-то завода, рядом с которым сразу начинались жилые кварталы — и с облегчением убедившись, что злая сила исчезла, я заскользил обратно, но не в сторону нашего научного агрогородка, а правее, к Толмачево — запутать след на тот случай, если кто меня заметил. И примерно на полпути к аэропорту, над какими-то темными ночными полями, где явно не было ни души, круто повернул домой...

На следующий день, естественно, не мог подняться с постели. Новости, сообщенные по телевидению и в газетах, были для меня более чем тревожными. Заголовки НЛО над Затулинкой!, Снова пришельцы? явно говорили о том, что мой полет засекли. Но как! Одни воспринимали феномен как светящиеся шары или диски, причем многие видели почему-то не один шар, а... два! Поневоле скажешь: у страха глаза велики. Другие утверждали, что летела настоящая тарелка — с иллюминаторами и лучами.

Не исключаю я и того, что некоторые затулинцы видели отнюдь не мои аварийные экзерсисы, а что-то другое, не имеющее отношения к ним. Тем более что март 1990-го был чрезвычайно урожайным на НЛО и в Сибири, и под Нальчиком, и особенно в Бельгии, где ночью 31 марта инженер Марсель Альферлан, схватил видеокамеру и, взбежав на крышу дома, отснял двухминутный фильм о полете одного из огромных инопланетных треугольников-гравитопланов, которые, по авторитетному заключению бельгийских ученых, не что иное, как материальные объекты, причем с такими возможностями, которые пока не в состоянии создать никакая цивилизация.

Так уж и никакая, господа бельгийские ученые? Что касается меня, то берусь предположить, что гравитационные платформы-фильтры (или, как я их зову короче, блок-панели) этих инопланетных аппаратов в натуре были относительно небольшими, треугольной формы и сработаны у нас на Земле, но на более солидной и серьезной базе, чем мой, почти наполовину деревянный, аппарат. Я сразу хотел сделать платформочку треугольной — она гораздо надежней, — но отошел от этой формы в пользу четырехугольной потому, что ее проще складывать. Сложенная, она напоминает чемоданчик, этюдник или дипломат.

…Почему я сейчас не раскрываю до конца суть своей находки — принципа своего гравитоплана?

Во-первых, потому что для доказательств нужно иметь время и силы. Ни того, ни другого у меня нет. Знаю по горькому опыту проталкивания моих предыдущих находок, в частности находок, свидетельствующих о необычайных эффектах полостных структур.

Вот чем закончились мои многолетние хлопоты о научном признании эффекта: По данной заявке на открытие дальнейшая переписка с вами нецелесообразна.

Кое-кого из Вершителей Судеб науки я знаю лично и уверен: попади к такому на прием, раскрой свой этюдник, примкни стойку, поверни рукоятки и воспари на его глазах к потолку — хозяин кабинета не среагирует, а то и прикажет выставить фокусника вон.

Вторая причина моего нераскрытия более объективна. Лишь у одного вида сибирских насекомых я обнаружил эти антигравитационные структуры. Не называю даже отряд, к которому относится это насекомое: похоже, оно на грани вымирания, и тогдашняя вспышка численности была, возможно, локальной и одной из последних. Так вот, если укажу род и вид — где гарантии того, что мало-мальски смыслящие в биологии нечестные люди, рвачи, миллионеры не кинутся по колкам, оврагам, луговинам, чтобы выловить, быть может, последние экземпляры этого Чуда Природы, для чего не остановятся ни перед чем, даже если потребуется перекорчевать десятки колков, перепахать сотни полян! Уж слишком заманчива добыча!

Еще бы! Только нет, нечестные люди: пусть для вас все рассказанное здесь останется научной фантастикой, а самим вам Природа этой загадки не раскроет: как говорится, немало нужно каши съесть. Вырвать же тайну насильно не выйдет, и залог тому несколько миллионов видов насекомых, пока еще живущих на планете: положите хотя бы по часу на морфологическое изучение каждого вида и прикиньте степень вероятности встречи с Необычным. А я искренне пожелаю вам прилежности и долгой-предолгой жизни, ибо даже без выходных, при восьмичасовом рабочем дне для проверки трех миллионов видов вам понадобится… тысяча лет жизни при отменных зрении и памяти.

Надеюсь, меня поймут и простят те, кто хотел бы немедленно познакомиться с Находкой просто для интереса и без корыстного умысла: могу ли я сейчас поступить иначе ради спасения Живой Природы? Тем более что вижу: подобное вроде бы уже изобрели и другие, но тоже не торопятся появляться со своими находками в кабинетах бюрократов — правительственных и научных и предпочитают носиться в ночных небесах то в виде странных дисков, то в образе треугольников и квадратов, переливчато мерцающих на удивление прохожим...

От редакции: из-за резкого повышения цен на бумагу и типографские расходы издание книги Виктора Гребенникова Мой мир (500 страниц, 400 цветных иллюстраций, большой формат) неожиданно оказалось под угрозой срыва. Книге срочно нужны спонсоры, которые, кстати, на ней хорошо заработают. Телефоны издательства: 20-31-44, 20-39-63, 20-39-54.