Увидят ли это новосибирцы? Г. Семаков. Советская Сибирь, 27.06.1998, №117

Увидят ли это новосибирцы?

Из всех работ Виктора Степановича Гребенникова — художественных, писательских, научных — меня, технаря, более всего интересовали его находки в области бионики: уже ставший широкоизвестным эффект полостных структур — проявление волновых свойств материи; его сотовый болеутолитель.

Я неоднократно убеждался в его действии на организм; индикатор телекинеза и сейчас без сбоев работает в музее Гребенникова в Краснообске. А более всего меня интересовал то ли фантастический, то ли всамделишный гравитоплан, столь реально описанный несколько лет назад в журнале Техника — молодежи. Оказалось, это сокращенная глава из обильно и документально иллюстрированной книги Гребенникова Мой мир, только что вышедшей в издательстве Советская Сибирь.

Я еще раз решил посетить автора — не столь повидаться с его портретами насекомых, стереоскопической живописью, сферорамой Реликтовая лесостепь и прочими художествами, как посмотреть его технические находки. Приехал к нему в Краснообск, в Институт земледелия и химизации, где все это находится. И сразу за порогом остановился, пораженный: почти все фойе института занимала выставка: В. Гребенников. Новая графика.

Поначалу не поверил своим глазам. Гребенников — убежденный материалист и реалист — выдал большую серию совсем не гребенниковских крупных графических листов, с тончайшей проработкой деталей, странных, то философско-аллегорических, то почти мистических, то полуфантастических, то космических, да таких, что я добрый час не мог оторваться от них, пересматривая эти чудо-листы по нескольку раз.

Экспозиция начинается серией Музыкальная графика. Насколько я знаю, подобного не было: в сложнейших переплетениях тончайших линий, ритмически построенных узоров и пятен действительно зазвучали — не найду иного слова — шедевры Шопена, Моцарта, Дебюсси. Завораживают листы Гребенникова собственного сочинения: Прелюдия, Музыкальный квадрат, Арпеджио.

А дальше разместились невиданностранные символы, фантазии, аллегории, философизмы, выполненные простой шариковой ручкой, но наполненные искренним гуманизмом, великой тревогой о судьбах человечества, его интеллекта, о бедах нашей многострадальной Родины, ее природы, всей нашей планеты — сложные, с массой деталей, и совершенно реалистические, и какие-то сновиденческие, не сразу понятные, но сразу берущие за сердце, а потом уж за разум...

Лист Две Луны. На глубоко-черном ночном небе совсем рядом с Землей сблизились два огромных светила, и видишь, что через считанные минуты произойдет страшное. А внизу, на земле, мирно светятся окна домов и домишек с ничего не подозревающими людьми, которым недосуг выйти и глянуть на небо — сейчас им не до того...

О многих композициях, с их сложнейшими аллегориями и образами, узорами и метафоризмами, автор говорит так: Ничего я не придумывал, а когда лежал в больнице с инсультом, и почти вышла из строя правая, рабочая, рука, я ее тренировал, больше ни о чем не думая, подрисовывал одну фигуру к другой безо всякого смысла, словно этой моей немеющей рукой водил кто-то, и что-то получалось помимо моей воли, хотя ни во что сверхъестественное я не верю.

Лист Восход Сириуса в отличие от Двух Лун, наоборот, выполнен с большим знанием неба — Виктор Степанович ведь еще и астроном; от картины веет покоем и торжественностью. На берегу ночного озера сидит девушка, озаренная звездами. Она заворожена небесной картиной: ведь взошла самая яркая звезда земного неба — Сириус, ослепительный, лучистый; выше и правее сияет красивейшее созвездие — геометрически правильный Орион; к зениту тянется миллионно-звездный Млечный Путь — наша Галактика. Мастерски переданы отражения звезд в воде, и ничто не предвещает небесных или земных катаклизмов.

Черное Солнце, наоборот, трагически-динамичная картина. В бурном море бешено вращается воронка водоворота, вокруг -громадные неистовые волны, а из водоворота- кисть руки какого-то несчастного, похоже, последнего из многих...

Столь же жуток лист Смерчи в Омской области, нарисованные автором почти с натуры, по памяти.

И как контраст два реалистических листа детальнейшим образом изображающих одну из давно ушедших в прошлое сибирских деревенских землянок сороковых годов: с дерновой крышей, огородиком, ивовым плетнем, девушкой, достающей воду из колодца с помощью веревки, намотанной на ворот — круглое бревно с ручкой; образно передан порыв сильного степного ветра. Три ступеньки вглубь — земляной пол, домотканые половики, иконы, комод, пирамида подушек на кровати, кругом рукодельные кружева, чистота и уют. В солнечных лучах, ярко льющихся сквозь крохотное оконце с геранью, у зеркала прихорашивается та же девушка, обнажившись перед переодеванием; плита с варевом, дровишки, сверху — полати с малышами, а на самом первом плане, у бочки с соленьем, — костыли, означающие... великое счастье: отец вернулся с фронта хоть безногим, но живым! Тихой, мудрой ностальгией веет от этого деревенского произведения.

Но больше всего в экспозиции рисунков иного рода, в которых как-то по-мудрому зашифрованы аллегории, символы, предвидения, космизмы.

Потрясает лист Записка. Огромный, до горизонта, сталинско-бериевский лагерь с вышками, прожекторами (дело происходит ночью), многорядной колючкой над высоким глухим забором. А на первом плане — заточенная в лагерь прекрасная молодая... русалка читает записку, переданную ей с воли. Напомню, что 20-летний Гребенников был приговорен в 1947 году к 20 годам таких вот лагерей, тоже за графику — рисовал хлебные карточки с голодухи; кстати, льготами репрессированных до сих пор не пользовался — уголовник...

Видимо, лагерщина крепко засела в душе 71-летнего творца. В этом я убедился, когда он, боязливо озираясь, показал мне с руки еще несколько графических листов, за которые, мол, могут запретить его выставку и сурово наказать. Дорогой Виктор Степанович, как ни бесправна наша жизнь, но давно нет уже ни цензур, ни первых отделов, ни бдительных лито, ни соцреалистических худсоветов, наоборот, прилавки и телеэкраны заполнены днем и ночью омерзительной порнухой. Но и за уже выставленную графику автор побаивается: а вдруг нагрянет какая комиссия и заподозрит его в формализме, иррационализме, ницшеанстве, фрейдизме, символизме и прочих измах. Зря он так: эта коллекция — проявление высочайшего гуманизма, поистине космического интеллекта, понятного, конечно, далеко не всем, даже иным остепененным ценителям.

Перечислю лишь названия некоторых тайных его листов: Девушка с мутантом, Наяда и спрут, В единении с природой, Судьба музы. Самая потрясающая его картина — Казнь Богини Света. Попросите автора, может, и вам покажет?

Новогребенниковская серия заслуживает издания в виде альбома, сравнительно недорогого: только черно-белые шедевры. Меценаты, внакладе не останетесь: на прилавках ваших Казнь Богини Света — заверяю! — не залежится. А в первую очередь выставку показать бы всем новосибирцам — не на отшибе, как сейчас, а в центре города. Такое вот мое предложение городскому комитету по культуре. Или по науке. Или по экологии. Но обязательно полностью, не в урезанном виде.

Ну а я, завороженный увиденным, временно забыл даже про гребенниковский гравитоплан. Автор утверждает, что в книге Мой мир о нем и о многом другом сказано подробно. Только успеть где-то купить эту книгу, может, уже продана: уж очень мал тираж...

Г. СЕМАКОВ.

Кандидат технических наук.