Симферопольские «берегини». В.С. Гребенников. В кн. Крымские каникулы. Сборник для туристов и краеведов. Книга 2-я, Симферополь, 1985, с.124-131

ВИКТОР ГРЕБЕННИКОВ

СИМФЕРОПОЛЬСКИЕ БЕРЕГИНИ

Когда-то, давным-давно, был обычай: при постройке деревянной избы или дома, украшая его резьбой, непременно вплести в узор где-нибудь на видном месте фигуру русалки либо птицы с человеческим ликом. Считалось, что это обережет дом и его обитателей от лиходейства и дурного глаза. Стражниц так и называли — берегинями. Их и сейчас можно встретить на уцелевших старых деревянных домах в разных районах нашей страны. То лукавые, то веселые, то наивные существа с женским лицом, рыбьим хвостом или птичьими крыльями — плод фантазии небесталанных плотников — заметно постарели. И роли поменялись: теперь не берегини охраняют людей, а люди сберегают для грядущих поколений чудесные произведения народного творчества — уцелевшие дома, одетые вычурной деревянной резьбой с лошадиными головами или петухами на крышах, с русалками или Птицей-Сирином на фронтонах, наличниках окон или над воротами. Если такой дом все же подлежит сносу, то деревянное старинное кружево заботливо снимают и переносят в музей.

Я считаю, что вполне справедливым было бы подобное отношение проявить не только к деревянной резьбе, но и к лепным украшениям старинных каменных зданий наших южных городов. Все эти рельефные изображения людей, стилизованных животных и растений, да и сами дома сделаны такими же трудолюбивыми талантливыми руками, какими творили деревянные шедевры. И если можно еще поспорить насчет художественной ценности некоторых из этих лепных украшений, то уж историческая ценность каменных и цементных берегинь несомненна.

Но я хочу рассказать о другом — о воспитательной их роли. Именно так! А открыл я это для себя недавно, уже на склоне лет.

Детство мое прошло в довоенном Симферополе (сейчас я биолог и художник, живу и работаю в Сибири). Мне очень повезло, что я вырос в окружении всякой живности. Каждый вечер мимо нашего дома проходило... стадо: коровы — серые, пестрые, красные, черные, козы всех мастей, лобастые барашки. А впереди вышагивал мудрый бородатый козел с фантастически изогнутыми рогами — вожак этого разношерстного табуна. Стадо растекалось по переулкам и тупичкам, и вот уже умная скотина стучит рогом в свою калитку...

У нас был большущий двор — целый мир, населенный собаками, кошками, курами, цесарками... Сейчас мне остро не хватает четвероногих домочадцев. И не потому, что живность нужна мне как биологу. Твердо убежден: без общения с домашними животными, особенно в детстве, любой человек теряет что-то очень ему необходимое.

Художников в нашем роду не было (отец, правда, будучи техником-конструктором, отлично чертил). Все произведения искусства казались мне почти волшебством, совершенно недоступным! Но они-то и помогли мне стать художником. Репродукции в журналах и энциклопедиях (наш дом был набит всевозможным старинным чтивом), выставки картин всякий раз потрясали мое воображение. И еще очень помогла мне в этом, как я теперь понял, архитектура. Но об этом чуточку позже.

Мы жили в самой высокой части города — недаром вблизи моего родного Фабричного спуска (эта коротенькая улочка цела и по сей день) поставили телевышку. И улицы, ведущие отсюда к центру Симферополя, были не прямые, а прихотливо-извилистые, они и сейчас мало изменились, разве что их покрыли асфальтом да снесли несколько совсем ветхих домов.

Мир тогда для меня делился на четкие ярусы, каждый из которых имел не только свое назначение, смысл и образ, но и свой цвет. Самый верхний — небо, с его облаками, стрижами, грифами (тогда эти крупные птицы кружили даже над городом) — был синим. Второй ярус был зеленым и как бы соединял небо с землей. Это были деревья: высокие пирамидальные тополя, густые акации, раскидистые платаны, непробиваемые лучами солнца каштаны. Третий ярус был всегда солнечным и оранжево-красным: этот цвет создавали черепичные крыши — владения голубей, воробьев, кошек, трубочистов и, конечно же, нас, ребятишек, страсть как любивших, несмотря на запреты, вскарабкаться на этот обширный, непривычно пустынный и красногорячий ярус.

Был и белый ярус — дома, заборы, стены — все сложенные из известняка и все побеленные. Слепящую белизну одно-, реже двухэтажных домов подчеркивала бархатисто-черная широкая кайма по низу фасада из сажи, разведенной керосином. Белый ярус был самый важный, потому что тут жили люди и в том числе я...

Но знаете, что мне раньше всего запало в детскую память и долго, десятилетия, сидит в ее закоулках? Необыкновенные, сказочные звери: не то птицы, не то рыбы — большущие существа, страшноватые и добродушные одновременно. Они жили на стенах одного из домов (угол проспекта Кирова и улицы Одесской), мимо которого меня водили за руку в город. И я очень расстраивался, если мы шли другим путем. Потом, когда подрос и стал ходить в город сам, всегда шел только по этой улице — к своим заветным драконам. Головы у них были в общем птичьи, с крючковатым, загнутым вниз носом. По верху головы шел гребень наподобие петушиного, который переходил сзади в рыбий плавник. На спине у моих знакомых были крылья. А вот туловище шло опять как будто рыбье или змеиное — покрыто крупной чешуей. Хвост же, закрученный хитрой восьмеркой, кончался длинной волосистой кистью. Ног или лап у них не было вовсе, зато из тела росли затейливые завитки.

Я очень переживал, когда уже в Сибири узнал по радио, что в город вошли фашисты. Цел ли тот дом? Цел ли дом, где я родился и вырос? Что будет теперь с моим белым городом, с моими друзьями по улице и школе, с соседями?

Трудно описать мою печаль и переживания тех холодных и голодных лет. Мысль моя улетала из сибирских равнин туда, далеко-далеко, за степи, горы, за дымную линию фронта...

В Симферополь мы не вернулись. А память, в которой, оказывается, при давно ушедшем детстве прочно отпечатался почти каждый дом, каждый переулок, каждое дерево, каждый выступ камня, все эти годы возвращала и возвращает меня в родной город. И я понял, что, кроме живой и неживой природы, кроме школы, кроме мастерской отца и библиотеки матери, был у меня еще один воспитатель — архитектура.

Ведь каждый дом, из окружавших меня, имел свой, не похожий на другие облик. Были дома серьезно-строгие. Были беззаботно-радостные. Были дома мудрые, а были и глуповато-смешные. Все это зависело и от таланта зодчего, его замысла, и от прихоти заказчика, и просто от расположения и формы окон, дверей, лепных украшений, а иной раз, несомненно, и от того, как и когда я увидел этот дом впервые. Я, конечно, решительно ничего не смыслил ни в теории и истории искусства, ни в архитектурных стилях. Воспринимал просто все таким, каким оно есть, и счастлив теперь, что так оно было и что никто мне в этом не помешал.

Это уж теперь, приезжая в отпуск на родину и оглядывая своих каменных воспитателей, вижу, что далеко не все здания безупречны по стилю. Многие были не в меру пышными за счет обилия лепнины, из-за совершенно невообразимого смешения стилей. Как бы то ни было, разная архитектурная безвкусица и эклектика, раздражавшая, возможно, немногих для той поры истинных знатоков зодчества, успешно прошла испытание временем, и в значительной части Симферополя сплошь и рядом, иногда на одном и том же фасаде, мирно и уютно соседствуют солидный тяжелый ампир и пышное рококо, странные подражания готике и тяжеловато-помпезное южнороссийское барокко, томный болезненный модерн периода стыка веков и конструктивистские поиски двадцатых годов.

И ведь вот что интересно. Фасады те множество раз ремонтировали, красили-белили, и многочисленные лепные детали над окнами, дверями, на стенах мало-помалу замазались, округлились, местами чуть ли не слились с фоном, но лепнина стала от этого только лучше, обретя монументальность и утратив ненужную дробность деталей — карнизиков, завитков, листиков и прочих мелочей. И получился как бы общий, единый, вполне благородный стиль — старинное, и все тут...

Некоторые маскароны явно были задуманы их авторами не идеализированными, не в подражание античным, а как простые, вполне земные физиономии — то скуластые, то с близко посаженными глазами, то курносые, но именно этим удивительно симпатичные. Сдается мне, что моделями для некоторых из них провинциальному скульптору служили его земляки соседи или даже сама тщеславная хозяйка дома. Ну как не подумать о таком, когда поглядишь, например, на женские головки над окнами дома № 15 по улице Крейзера — это ведь определенно портреты живого человека, выполненные с большим сходством.

Выразительные нимфы и менады, грифоны и сатиры, наяды и кариатиды, драконы и купидоны, дриады и атланты бесстрастно глядели вдаль, либо приветливо улыбались, либо выполняли почти непосильную работу: стоя в неудобной позе, напрягши до предела мышцы, день и ночь, из года в год держали тяжеленную арку или балкон на руках, спине, а то и прямо на голове. У них вроде бы и работы уже не стало: убрали балкон. А два бородача стоят с перекатывающимися под известковой кожей мускулами и, не опуская поднятых над головою рук, терпеливо ждут, когда люди догадаются обеспечить их работой — построят новый балкон. Пара таких обнаженных до пояса, но безработных атлантов всё еще стоит на перекрестке улиц Чехова и Танкистов...

Конечно, ничто не вечно, даже камни. Город растет, город обновляется, и все это очень хорошо. Как написал один журналист, многое здесь просится в одинаковой степени и на холст Живописца, и под ковш экскаватора. И я не досчитался уже многих своих каменных приятелей, погибших в кучах строительного мусора при сносе старых зданий...

И потому решил: пройду-ка по городу, зарисую сохранившиеся еще скульптурные изображения живых существ на фасадах старых зданий, некоторые сфотографирую. Спозаранку, чуть свет, бегу на улицы, освещенные солнцем с востока, чтобы запечатлеть очередную натуру до того, как она окажется в тени. Горюю, когда пасмурно, и жду с нетерпением солнышка. А к вечеру опять забота: не прозевать ухватить те рельефы, которые озарены светилом с запада. Переживаю, что не уложился в отпуск.

Странно выглядит человек, нацеливающийся объективом на облупленные детали старых домов. Правильно, товарищ корреспондент, давно пора повалить все это и дать нам новые квартиры! — такими репликами меня не раз подбадривали на улицах симферопольцы. Старинные дома и домишки, строившиеся в незапамятные времена, неблагоустроены, холодны от вековой сырости, и жить в них трудновато. Поэтому в некоторых районах города, лязгая гусеницами и поднимая пыль, хозяйничают бульдозеры и экскаваторы: здесь станут новые дома — просторные и светлые.

Но вот я походил по новым многоэтажным кварталам Симферополя, решительно ничем не отличающимся от современных микрорайонов других городов. И разве что скромную плоскую ленточку геометрического орнамента увидишь на редком из таких зданий. Дома уже много десятилетий не украшают никакой лепниной — в свое время она вполне справедливо была признана дорогостоящим архитектурным излишеством. Но почему же такое безразличие к культурному наследию? Я сам видел, как сносили дом, украшенный масками дриад с таинственной улыбкой, окруженными завитками в стиле модерн: мощный бульдозер крушил стены того дома вместе с его берегинями. Убежден, что никто и не сфотографировал эту малохудожественную мелочь, сам же я, как назло, был в тот день без фотоаппарата.

Даже у моих заветных драконов в теле пробиты дыры: крепили к фасаду плакат или вывеску — не знаю. Как поднялась рука шлямбурить эти дыры в почти живом существе? Жаль мне будет стариков-драконов, если они умрут. А такое очень может быть: здание, на котором они доживают свой век, было выстроено неумеренно вычурно, и очень скоро, может быть, в понимании очередного специалиста, художественной ценности иметь не будет. Тем более, это — самый центр города...

Убежден: наши потомки будут по крохам, по сохранившимся фотографиям, рисункам кропотливо изучать, восстанавливать образы ушедших эпох, поминая недобрым словом тех, кто не сумел, не захотел сберечь историческое наследие.

Ведь ни на одном из зданий Симферополя, украшенных рельефными изображениями животных и людей — а я насчитал их в городе всего лишь 52,— нет таблички Охраняется государством. Все-таки, может быть, есть резон пересмотреть бытующее сейчас среди некоторых архитекторов и руководителей отношение к недеревянному зодчеству наших городов XIX — начала XX века, в общем неповторимому и своеобразному?

И еще (это я уже как биолог): людям всех эпох и народов было свойственно изображать живой мир, украшая и общественные здания образами растений, животных, людей. В этом тысячелетиями проявлялась какая-то очень нужная связь с природой. Вспомним пещерную живопись палеолита, фрески и рельефы древнего Египта, Греции, Рима, Индии; вспомним строгую, но богатую растительными орнаментами готику, вспомним эпоху Возрождения — настоящий гимн природе и человеку. Так вот хорошо ли мы сделали, что начисто убрали с фасадов своих новых жилищ и общественных зданий все то, что накапливалось и совершенствовалось веками?

Недостаток места не дает мне рассказать здесь о других, тоже почти бесхозных и гибнущих изделиях талантливых рук человеческих; кованых и просечных железных решетках на воротах, над козырьками парадных, на лестницах, балконах, на литых чугунных украшениях улиц Симферополя, на резьбе по дереву. Все это неповторимо, тонко и ранимо. Приведу лишь один пример. Парадные двери дома № 16 по улице Пушкина (теперь здесь стоматологическая поликлиника) были сплошь украшены замысловатой сложной резьбой в стиле барокко; в 1978 г. остался лишь одинокий монстр (как хорошо, что я успел его изобразить!) с обломанными рогами, на левой половинке двери; 1981 год: этот последний монстр сбит. Неужели подобное произойдет с дивной красоты дверями, украшенными резными растениями и драконами, которыми я любуюсь, специально приходя к дому № 17 по улице Карла Либкнехта? Там пока что цел весь узор обоих дверных полотен. Поберегите их, уважаемые жители этого дома!

А вот некоторые рельефы даже в совсем отличном состоянии, и за них можно вроде бы не бояться, например, два превосходнейших грифона под крышей здания по улице Горького, 5, о существовании которых вряд ли подозревает большинство симферопольцев: летом их почти не видно из-за разросшихся деревьев.

Высоко под крышей на фасаде дома № 4 по улице Пушкина высечено несколько больших барельефов в духе первых послереволюционных лет — в стиле благородного символического классицизма. Гордый мускулистый пролетарий с тяжелым молотом у наковальни. Пахарь с серпом у плеча, плугом и снопом пшеницы, под которым трогательно примостилась кринка молока. Вы их сможете увидеть над кронами деревьев, перейдя на противоположную сторону улицы.

Уже не один отпуск я с фотоаппаратом и планшетом для рисования брожу по городу, навещая своих молчаливых любимцев. Составил их адресный список, завел фототеку. Затеял полный атлас сохранившихся скульптурных изображений на фасадах родных улиц. Но в иллюстрированном списке моем, увы, некоторые названия обведены черной рамкой. Это значит: дом снесли, и вместе с ним погибли его сатиры, атланты или нимфы. А может, это значит, что они просто состарились и умерли, подобно людям, прожившим долгую, трудную, но честную жизнь?

И родилась у меня идея: нарисую крупно несколько десятков своих каменных любимцев и предложу устроить в Симферополе к его двухсотлетию небольшую выставку.

В ноябре 1983 г. мечта моя о выставке осуществилась: на семь месяцев — до празднования 200-летия города — коллекция разместилась в гостеприимном кинотеатре Спартак*. Теперь я все чаще думаю: а не оставить ли ее в родном Симферополе навсегда? Например, в краеведческом музее, если он будет столь же гостеприимен?

Берегини охраняли и продолжают охранять мой город. И моему городу следует подумать о том, чтобы сохранить их для грядущих дней.

Симферополь — Новосибирск

______________

* В канун 200-летнего юбилея неузнаваемо преобразился, похорошел центр Симферополя. Ремонт зданий, их частичная реставрация, обновление фасадов выявили красоту и своеобразие архитектуры южного города. Декоративные рельефы, лепные украшения освободились от копоти, различных наслоений. Благодаря реставрационным работам и выставке рисунков В. С. Гребенникова симферопольские берегини стали очень популярными. В организации выставки автору помогли партийные и советские органы. Для многих симферопольцев все эти архитектурные детали, на которые раньше мало кто обращал внимание, были подлинным открытием.— Ред.