Записки энтомолога. В.С. Гребенников. Уральский следопыт, 1966, №10, с.26-31

ЗАПИСКИ ЭНТОМОЛОГА

1. БЕЗ ТЕНИ

Как-то в далеком детстве я прочитал о человеке, у которого исчезла тень. Сказка это была, фантазия ли — не помню, содержания тоже не запомнил, поразил мое воображение лишь сам факт: человек, притом совсем не невидимка, и вдруг потерял тень. После этого я с опаской поглядывал на свою тень — цела ли, не отстала ли где от меня. Но тень вела себя, как ей и положено, и по полям и дорогам верно следует за мной темный силуэт с торчащим сбоку сачком, делаясь к концу дня, когда солнце склонится к закату, удивительно долговязым. Даже иногда мешает работать: когда случайно упадет на насекомое, которое собираюсь взять, оно тотчас пугается и улетает. Приходится придерживаться правила: заходить со стороны противоположной солнцу.

Но я хочу рассказать о существе, тень от которого может действительно исчезнуть.

Брел я вот так же с сачком по сухой выгоревшей степи. Плешины солончака перемежались седыми кустиками низкорослой полыни. Насекомых было мало, лишь редкие желтушки торопились пролететь над унылыми солонцами к синеющему вдали лесу.

Вдруг передо мной мелькнула довольно крупная сероватая бабочка. Я взмахнул сачком, но промахнулся. Еще взмах — и опять мимо: земля серая, бабочка на ней плохо заметна, да летит не прямо, а мелькает зигзагами. И вдруг падает на солончак, моментально поднимает крылья, сложив их вместе, и замирает, слившись с фоном: на крыльях серо-белый сложный узор, как раз под цвет земли,— такая маскировка у многих насекомых обычна.

Но самое интересное: села она не как пришлось, а вдоль солнечного луча. Если бы села боком к солнцу, то крылья бы дали широкую заметную тень, а так от тени осталась лишь тончайшая черточка.

Спугиваю бабочку — она далеко не улетает, садится в нескольких шагах, надеясь на свою замечательную маскировку. Не сядет ведь на траву, выбирает светло-серую солеватую плешинку. И снова ориентируется по солнцу — только вдоль луча! Тени не заметно не только от крыльев, но и от туловища: бабочка плотно прильнула им к земле. Крылья же опять сомкнуты вместе, торчат вверх, но солнце освещает их с ребра скользящим неровным светом, выхватив то жилку, то слабую выпуклость — кажется, что просто комочки земли мельтешат на солнце и никакой бабочки будто нет, ведь даже тени от нее не видно.

Вдоль солнечного луча бабочка старается сесть сразу, да подметил я — не всегда это у нее получается: сядет чуть не так, солнце осветит крыло сбоку, и тень на земле — довольно широкой полоской. Но тут же, за какую-то секунду, исправляется: немного влево повернется, вправо снова влево, совсем уже чуть-чуть, и, прицелившись точно на солнце, замирает — незаметная, будто прозрачная. Отвести взгляд на миг в сторону— не сразу потом найдешь бабочку.

Зовется она по латыни Сатирус автоноз; засушенная с расправленными крылышками на булавке, ничем особенным не выделяется сред своих пестрокрылых соседок по коллекции.

Есть и другие насекомые, которые прячу свою тень, стараясь сделаться незаметнее,— он распластываются по земле, плотно к ней прижимаясь. Но изо всех виденных мной насекомых лишь эта бабочка, не опустив своих широки крыльев, сумела остаться без тени.

2. ЛЮБИТЕЛИ БЕРЕТОВ

Звонцы

Шел я домой под вечер лесной опушкой. Было совсем тихо. И вдруг мне почудился легкий звон. Как раз вот так иногда в ушах звенит. Ну, думаю, не заболел ли: у меня иногда звенит в ушах, если температура поднимается. Опять, значит, грипп навязался! Я уж горевать начал, думать: сколько дней пропадет, а погода вон какая хорошая! Ведь каждый день домой приношу богатую добычу — едва успеваешь вечерами раскладывать вытряхнутых из морилок и пакетиков насекомых по коробкам с ватой и делать записи в дневнике. Иду так, горюю, а звон в ушах все сильнее и сильнее. Только звон какой-то неровный: то тише, то громче.

А потом зазвенел уж очень громко, вроде бы уже и не в ушах, а где-то над головой. Глянул я вверх, над головой целый столб пляшущих в воздухе комариков. Так вот кто звенит! Даже обрадовался комаришкам. Это ведь не те кусачие комары, от которых иной раз бежишь из лесу без оглядки, а звонцы, совсем безобидные комарики. У звонцов пушистые красивые усики и узкие прозрачные крылья, а их личинок, живущих на дне ручьев и лужиц, рыболовы зовут мотылем, употребляя как наживку — рыбы видят издалека аппетитных ярко-красных червячков, насаженных на крючок.

Но ведь я прошел уже немало, а звенело все время. Неужели комарики так и летели над головой? Стою я так, гляжу вверх на звонцов. А на голове у меня был берет. Поднял голову выше — берет свалился, комарики же сразу рассеялись. Поднял я берет, надел, и через несколько секунд звонцы заняли свое место опять над головой.

Вот так штука, думаю, значит все дело в берете! Опять пробую: снял — комарики исчезли, надел — полк в полном составе тут как тут, то снизится, то уйдет вверх, но держит строй — по вертикали от берета не отклоняется, головы всех звонцов направлены только в одну сторону. Остановлюсь — и стая ни с места, только слышится веселый звон сотен пар маленьких тоненьких крыльев.

Теплыми вечерами часто собираются в стаи и пляшут в воздухе многие двукрылые — комары, звонцы, толкунчики, коретры. Это у них такие свадебные танцы: чтобы встретить друг друга, самцы и самки слетаются с ближайших окрестностей к какому-нибудь заметному ориентиру — ветке, углу здания, лужице. Я бросал во дворе бумажку, и через несколько минут над ней появлялось два-три звонца. Наверное, они принимали белый бумажный листок за лужицу. Иногда же стаи крылатых танцоров бывают огромными — издали такой комариный ток напоминает клубы дыма.

Теперь я догадался, почему мой берет послужил для звонцов ориентиром, хоть и двигался вместе со мной. Он был выгоревшим, светлым, хорошо заметным в сумерках,— вот звонцы и держались его, пока он был на голове. А когда снимал — теряли из виду и разлетались. Волосы- то у меня на голове темные.

До самого города я дошел в сопровождении необычных спутников, так обманувших меня своим звоном.

Странный деликатес

А вот кобылки — из тех, что неумолчно стрекочут дни напролет и десятками выпрыгивают из-под ног — увидев мой берет, повели себя более странно.

Намаявшись как-то после охоты в неимоверно жаркий день, я очень устал и расположился на отдых в тени деревьев. Снял свои доспехи, растянулся на траве и, по обыкновению, стал наблюдать за суетливой жизнью мелких тварей, что копошились в непролазных травяных джунглях. Рядом лежал и берет, старенький, выцветший, видавший виды: то я закатывал в него ежа, то превращал в кузовок — вырезал ручку-ветку с тремя отростками, вставлял эти отростки в берет, привязывал их за края и складывал в импровизированную корзину грибы, ягоды и даже вырытые из земли истекающие медом шмелиные соты.

Небольшая кобылка, серенькая, крепконогая, забралась на берет, уткнулась в ворс и стала... жевать шерстинки. Она обстукивала фетр усиками, кусала жвалами, переползала не торопясь на другое место и снова копалась в шерсти. Я достал лупу и долго наблюдал за кобылкой. Казалось, она пробовала шерстинки на вкус, будто искала среди них какую-то повкуснее.

Через некоторое время на берет заползли еще две кобылки и занялись тем же. Подивившись их странному поведению, я отложил лупу и принялся за еду.

Прошло минут двадцать, а кобылки все еще ползали по берету и с видимым наслаждением копались в выгоревшем ворсе. Чем он понравился кобылкам? Ведь они растительноядны, что им далась эта шерсть? То ли запах какой они учуяли, то ли показалось им, что это не шерсть, а травка какая съедобная — так я и не понял.

На следующий год я был снова на том же месте и настойчиво предлагал кобылкам свой берет, правда уже другой. Но он их и не интересовал.

Тут и приходится любителю природы сознаться в своей ограниченности постигать ее тайны — иногда из-за трудностей наблюдений, иногда из-за невнимательности, а иногда просто из-за лени. Изучение жизни и повадок насекомых требует много времени, очень тонких наблюдений, огромного терпения. Нужно было бы тогда отнестись к кобылкам повнимательней. А много ли узнаешь, развалившись в холодке и поглядывая на насекомое всего каких-то несколько минут?

3. МАСТЕРА ВЫСШЕГО ПИЛОТАЖА

Она появилась из глубины темных зарослей, тихо скользнула по воздуху на неподвижно распластанных крыльях. Темный, почти черный силуэт бабочки с белым узором на каждом крыле, слегка покачиваясь, плавно реял в воздухе. Медленно огибая высокие кусты, поворачиваясь и снова возвращаясь, бабочка парила, как орел. Лишь изредка, сделав два-три взмаха, она вновь свободно распластывала легкие крылья, наслаждаясь свободным парящим полетом в теплых струях нагретого жарким солнцем воздуха, устремлявшегося от земли вверх, мимо деревьев и кустарников.

Любительница потаенных уголков леса, Нептис люцилла (так называется эта бабочка) попалась мне за многие годы впервые. Но через месяц на этом же месте я любовался полетом целого десятка таких же красавиц, которые парили у кустов. Вскоре они пополнили мою коллекцию.

Маленькое, легкое тельце бабочки поддерживают на воздухе широкие, округлые крылья. Снизу крылья не менее красивы — тот же белый узор нанесен не на бархатисто-черный, а уже на золотисто-коричневый фон.

Планируют в полете многие насекомые. Парусник-подалирий, крупная белая бабочка с черными полосами на крыльях, вытянутых сзади в длинные хвостики, сделав ряд сильных взмахов, долго летит с раскрытыми крыльями по инерции, как планер. Изящно и подолгу парят и большие стрекозы.

Бабочки каждого семейства летают по-своему. Многочисленные представители семействе сатировых—бархатницы, темные лесные бабочки — в интервалах между взмахами как бы проваливаются вниз, держа крылья несколько мгновений сомкнутыми в верхнем положении, от чего бабочка на миг исчезает из виду. Такой же порхающий полет у маленьких толстоголовок только крыльями они машут почаще. Самый обычный полет у белянок, голубянок, нимфалид.

Узкокрылые моли и совки быстро трепещут крылышками, а сфинксы и языканы, гудя мощными крыльями, во время полета могут замирать на месте.

Надо хорошо знать повадки бабочек и стиль их полета, чтобы уверенно брать их сачком на лету. Когда бабочка летает у цветов в поисках нектара, ее поймать довольно легко. Но попробуйте догнать ее тогда, когда она держит дальний путь, летит над полями, над лесами!

Пестрые репейницы целый день быстро и невысоко летели одна за другой вдоль лесной аллеи. Я стоял в конце ее с сачком наготове. Почти все бабочки проносились в одном-двух метрах от меня, но из десятка их, промелькнувших мимо, едва удавалось взять одну-две. Зато те же репейницы, сидящие неподалеку на цветах, были легкой и верной добычей.

Толстые, мохнатые, похожие на шмелей мухи- жужжала предпочитают не садиться на цветок, когда сосут нектар, а замирают в неподвижном полете в сантиметре-другом от венчика и несколько секунд с расстановкой потягивают сладкое лакомство своим длиннейшим прямым хоботком. Зато занесите над жужжалом сачок — муха моментально исчезнет.

Превосходные летуны — мухи из семейства сирфид, их еще зову журчалками или пчеловидками. Их знает каждый — они неподвижно висят в воздухе в жаркий летний день где-нибудь между деревьями.

Понаблюдаем за одной журчалкой, присев на землю.

На фоне голубого неба, будто подвешенная на невидимой ниточке, висит такая муха; вместо крыльев — два туманных пятна. Несколько сот взмахов делает она крыльями в секунду, удерживая свое тело совершенно на одном месте. Лишь иногда легкий ветерок слегка покачивает неутомимую летунью, а она все жужжит да жужжит. Вдруг мгновенный рывок, муха бросается далеко в сторону, тут же возвращается назад и снова повисает на своей волшебной ниточке.

Еще одна фигура высшего пилотажа: не двигаясь с места, журчалка поворачивается налево, подворачивает еще, направив голову уже в противоположную сторону, затем возвращается в исходную позицию, вращаясь сама вокруг себя, одним словом, делает на месте налево, направо, кругом. Такие команды журчалка выполняет легко изящно, как бы забавляясь. Идеальному летательному аппарату неутомимой воздушной фигуристки можно только позавидовать.

Немало чудес и тайн скрыто в маленьких тельцах насекомых, в их хитроумных летательных приборах — прозрачных и пятнистых, блестящих и мохнатых, скромных и ярких крыльях.

Полет насекомых — явление чрезвычайно интересное и сложное. Ученые давно уже изучают механизм полета насекомых, устройство их крыльев, любители начинают запускать первые модели механических насекомолетов. Тут есть чему поучиться у природы. Ведь крыло насекомого не просто машет вверх-вниз — это ничего бы не дало,— а в каждой точке взмаха поворачивается под определенным углом, описывает сложную замкнутую кривую, гонит воздух назад и вниз, создавая направленную тягу, поддерживающую насекомое в воздухе и посылающую его вперед иногда с огромной скоростью — крылья иных двукрылых летунов делают до 600 колебаний в секунду.

Не так уж давно первые смельчаки поднялись в загадочный небесный океан на самодельных крыльях и неуклюжих воздушных шарах, а сегодня к далеким мирам уже мчатся космические корабли, серебристые реактивные гиганты несут нас со скоростью звука над континентами и океанами, ловкие вертолеты могут останавливаться в воздухе и приземляться на маленькой площадке.

Но человека не покидает мечта о маленьком удобном летательном аппарате, может быть, в виде трепещущих где-то за спиной легких прозрачных крыльев, и малогабаритным биохимическим двигателем — этакой искусственной мышцей с простым и надежным автоматизированным управлением.

Поэтому, изучая механизм полета, мы не должны забывать о том, что уже многие миллионы лет существуют и продолжают совершенствоваться изумительные по устройству, непревзойденные по экономичности летательные аппараты живых существ, о том, что множество видов насекомых наделено разнообразнейшими вариантами конструкций одного из замечательных изобретений природы — крыльев.

4. БОГОМОЛ

Странное это насекомое — богомол. Тот, что жил у меня в Крыму, проводил целые дни на окне без всякой клетки и даже не пытался куда-нибудь уползти. Сидит, бывало, часами без движения, но стоит показаться на оконном стекле случайной мухе, как богомол тотчас повернет к ней свою треугольную голову и внимательно глядит на нее не спуская глаз. Ползет муха по стеклу, и богомолова голова поворачивается вслед за ней. Сжаты острые лапы-клешни, хищник неподвижен, как затаившийся тигр.

Подползет к нему муха сантиметра на четыре — и конец мухе: мгновенный бросок, жертва не успеет и пикнуть. Неторопливо, с расстановкой богомол принимается за трапезу, тщательно пережевывает, обсасывает лакомство, зажав муху передними лапами и склоняя голову направо-налево. Выплюнет под конец крылышки, почистится, сложит свои коварные клешни-руки и молится так своему богомольному богу, чтобы тот послал ему еще мушку-другую.

Богомол тот оказался самкой. К осени она раздобрела, растолстела — жирные мухи пошли в пользу. А однажды на оконной раме появился большой желтоватый комок из какой то затвердевшей пены — капсула, предохраняющая яйца богомола от врагов. Я не стал ее трогать, и капсула пробыла на окне всю зиму. А в один из весенних дней по столам и по окнам побежали крошечные головастые бескрылые богомолята, да в таком количестве, что нельзя было представить, как они помещались все под крышу, устроенную покойной мамой (она умерла еще осенью, вскоре после яйцекладки).

Через открытое окно проворные детишки убежали в сад, чтобы подрасти на воле и караулить свои жертвы в темных уголках, слившись по цвету с листвой. Взрослые богомолы по цвету разные: в сухой траве они буро-желтые, а если богомол сидит в свежей зелени, то сам зеленый. Так незаметней.

5. ТАИНСТВЕННЫЙ ЧАСОВЩИК

Иногда бывает: глубокой ночью, когда затих городской шум и в доме все уснули, а ты дочитываешь последнюю страницу занятной книги, в ночной тишине слышится слабое, но явственное тиканье.

Говорят, когда затикают эти таинственные невидимые часы, это значит — кто-то в доме в скором времени обязательно умрет. Toten uhr, часовщик, Death watch, часы смерти,— так называется этот странный звук у разных народов.

Я не раз слышал такое тиканье в старых деревянных домах — мерное, частое, иногда довольно продолжительное, иногда с перерывами, не только ночью но и днем — и это не вымысел, не галлюцинация: такой звук слышали многие.

Поверья есть поверья — цену их мы уже знаем. Суеверные люди обязательно приписывают всякому труднообъяснимому явлению самые ужасные и роковые свойства. Но даже человека, не верящего ни в какую нечистую силу, этот странный звук может ввести в заблуждение. Представьте себе: вы в доме одни, вокруг полная тишина, и вдруг где-то недалеко затикали карманные часы. Вы прислушиваетесь, ищете, где оставили свои часы — вот они, на столе. А где-то из другого угла комнаты раздается тиканье еще одних часов, даже более отчетливое. Подходите — звук становится ясней, громче. Вы уже почти точно видите то место, откуда исходит звук,— вот здесь должны быть странные часы, но их нет, перед вами лишь голая бревенчатая стена. И неожиданно звук смолкает, Вы отходите от злополучной стены, начинаете заниматься своим делом, как слышите: часы затикали снова.

Если у вас крепкие нервы, то вы перестанете в конце концов обращать внимание: мало ли что там тикает. Если вы очень восприимчивы к разным непонятным вещам, то, пожалуй, уйдете из подозрительной комнаты. А может быть и такое. Зашел ко мне как-то сосед, бывший фронтовик, и, заметно волнуясь, рассказывает, что вот сейчас в его квартире, через одну от моей, слышится странный звук, будто ход скрытого где-то часового механизма. Не смогу ли я зайти к нему на минутку, может быть знаю, чем это объяснить,— ведь совершенно такой же тикающий звук он уже слышал двадцать два года назад, в сорок третьем, при самых странных обстоятельствах.

Вот что он мне рассказал.

* * *

Выбирать ночлег не приходилось. Два чудом уцелевших бревенчатых сарая — все, что осталось от деревеньки, сожженной гитлеровцами. Хотели устроиться в обоих — сараи стояли недалеко друг от друга, но поместились в одном: веселее как-то. Сарай был пуст, спали на земляном полу вповалку.

Рвануло где-то рядом — резко дернулась земля под спящими, вдавило и тут же распахнуло тяжелую дощатую дверь, густой дым заклубился в дверях и под дырявой крышей. А за дверью, где минуту назад маячил в свете поздней луны одинокий силуэт другого сарая, чернела кособокая пологая воронка, да дымились разметанные бревна.

И не успел еще ночной ветер выдуть остатки дыма из-под дырявой крыши, не прошел еще тугой звон в ушах от близкого взрыва, медленно уступающий тревожной тишине, как послышался тихий и коварный звук. Его услышали все сразу: где-то здесь, в сарае, работал часовой механизм.

Так вот почему, спалив деревеньку дотла, гитлеровцы оставили целыми эти два сарая — они их заминировали! Расчет был почти точным: мина замедленного действия в том сарае разнесла бы всех в клочья минуту назад. Сейчас сработает и вторая мина — ровное сухое тиканье, чередующееся с полуминутными паузами, раздается из темного угла.

Уходили быстро и молча, ждали, вот-вот тяжело ухнет за спиной.

На рассвете увидели: сарай цел! Двое вернулись в сарай, прислушались: тиканье замолкло, механизм мины не сработал. Обшарили все углы, все стены, ковыряли земляной пол — ничего. Решили было сами поджечь сарай или взорвать его вместе с миной, но не успели: зловещее тиканье раздалось вновь, опять пришлось уносить ноги подобру-поздорову.

Случилось так, что после войны, уже в сорок шестом, пришлось побывать снова в этих местах. От деревеньки почти не оставалось следов, лишь одинокий покосившийся уже сарай высился над зарослями бурьяна. С трудом поддалась обомшелая дверь, дохнуло сыростью.

И в глубине заросшего травами старого сарая раздалось, как три года назад, быстрое и четкое тиканье странного часового механизма.

* * *

Соседа я поспешил успокоить. Едва он начал рассказывать о таинственных звуках, я уже догадался, что это такое. Подобный звук мне был хорошо знаком, его же я услышал и в квартире соседа, только мы вошли в комнату.

Опять, скажете, какое-нибудь насекомое? Ну конечно же! Многие из них переговариваются между собой на самых разнообразных языках — кто стрекочет крыльями, кто ножками, кто пользуется иными хитроумными звуковыми аппаратами. А у кого нет специальных аппаратов, поступают проще, как, например, тот же точильщик, о котором рассказано выше: чтобы подать сигнал соплеменникам, усердно занятым своим неблаговидным трудом в недрах деревянных стен и старых шкафов, жук попросту быстро стучит головой о стенки тоннеля, отверстие в сухом дереве усиливает звук — вот и вся тайна часов смерти. Злополучная мина была заложена гитлеровцами только в одном из сараев, в другом же, несомненно, тикали часовщики-точильщики, поселившиеся в старых бревенчатых стенах.

Окончательно я убедил в этом своего соседа, когда показал ему круглые дырочки в его подоконнике и свежие мелкие опилки на полу под одной из них — звук исходил из подоконника. Рассказал ему и старое поверье, только уже на иной лад, применяясь к его рассказу и возрасту: кто, мол, услышит тиканье точильщика, тому долго-долго жить. И в самом деле: что, если бы они остановились на ночлег в другом сарае? Нет, как раз не о смерти выстукивал тогда жучок!

Много еще можно рассказывать о жителях темного царства, о старых поверьях, о тайнах и загадках окружающего нас мира — я имею в виду только мир малых существ, так плохо еще известный многим,— расскажу в заключение лишь о том, как сам однажды попал впросак.

6. ТУП-ТУП

Просыпаюсь от чьих-то шагов. Вокруг темно — я заночевал в пустующей летом школе после ловли насекомых на свет. Хорошо помню, как сначала занес в школу все охотничьи принадлежности, а потом закрыл на крючки обе двери, так что в помещении не может быть никого. Но кто-то ходит рядом со мною — туп-туп. Лежу не шевелясь. Обошел меня вокруг — я лежу на полу посреди комнаты,— остановился, снова пошел. Шаги медленные, размеренные, но какие-то легкие, не грузные. Напряженно вглядываюсь в темноту, но ничего не видно: ставни плотно закрыты снаружи. Тихонько гудит счетчик в углу под потолком, со станции доносятся басовитые голоса электровозов, слышится далекий ровный гул пассажирского самолета, держащего курс на Москву, а здесь, в темной комнате, ходит вокруг меня привидение.

Включить бы свет, но привидение как раз у выключателя — приходится выжидать, пока отойдет. Теперь бы не ошибиться, найти выключатель сразу. Прицеливаюсь наугад, вскакиваю — ага, вот он, выключатель! Щелк — яркий свет залил комнату.

Никого! Что это еще за чудеса такие?

Как-никак, а ложиться снова не хочется. И не то что уж очень страшно, а все равно как-то не по себе. Кто же это ходил? Мыши — те быстро семенят ножками, я знаю, слышал. Кошка ходит почти неслышно, да здесь и нет никакой кошки. А у этого шаги отчетливые, медленные, чуть не через секунду, да и широкие — комнату проходит всего за несколько шагов, Где он остановился последний раз? Вон в том углу. Но на полу никаких следов, только бабочка-пяденица с обгоревшим крылом сидит в уголке, наверное, занес ее со двора вместе с лампой. Трогаю ее пальцем — бабочка вспархивает, но обгоревшее крыло не дает ей лететь, и падает на пол — туп!

Так вот откуда странный звук! Бабочка настойчиво пыталась взлететь в темноте, да падала каждый раз: туп, туп, туп. И переместиться успевала каждый раз почти на шаг: туп, туп.

А я-то думал увидеть странного долгоногого ночного гномика. Или другое необыкновенное существо. Или, на худой конец, подследить, как по совершенно необъяснимым причинам ходит по ночному классу один из табуретов.

Но все оказалось так просто.

В. ГРЕБЕННИКОВ

Рисунки автора